Марк Марков – Расскажите, где вы жили до того, как вы сюда приехали.
Татьяна Пантелеева – Жила я в Тбилиси; там и родилась. Там прожила до 55 лет. Это Грузия. Я думаю, что всем известно, что это столица Грузии. [Я жила] в военном городке, потому что папа у меня был военный: таким образом он там оказался. Но он был русским, а бабушка у меня грузинка: получилась смешанная семья, грузино-русская. Но больше русская, конечно, потому что дедушка у меня был тоже русский офицер, который служил на Кавказе.
ММ – Дедушка по материнской [стороне]?
ТП – По материнской линии. Папа, он был у меня сирота в раннем возрасте. Их несколько детей было, и старшая сестра их всех воспитывала. А потом Революция, Гражданская война… Их всех раскидало, и он потерял всех и фактически был одинокий человек, без родственников. А это все у меня по маминой линии идет.
ММ – Чем вы занимались в Тбилиси?
ТП – Сначала училась, в детский сад ходила… [смеется] А потом поступила на работу. Я много по России (после окончания учебы направляли молодых специалистов)… Я работала по связи. Но это оказалось не мое, а потом я в Тбилиси осела, окончательно вернулась в Тбилиси, и работала там на заводе конструктором. Многому чему я научилась на заводе: очень я этому благодарна. 30 лет я проработала; работала бы и дальше, если бы не все вот эти перипетия политические: распад Союза, и так далее. И вынужденная иммиграция.
ММ – Расскажите о политических перипетиях.
ТП – В Грузии это происходило очень сложно, потому что там есть писатель [Константин] Гамсахурдия, был, вернее. Это классик грузинской литературы, но он был очень националистичный человек и воспитал своего сына [Звиада] в таком же духе. И вот, этот [Звиад] Гамсахурдия, он поднял этот национальный вопрос в Грузии: что Грузии это для грузин. И вообще уже многие были Советской властью и давлением России на Грузию… Для не грузино-язычных период был довольно-таки тяжелый, потому что лозунги были «Грузия для грузин», марши организовывались… Было очень много неприятного, но, тем не менее, сами люди, вот сами люди… [смеется] те же самые: они по-другому выглядели, когда ходили на свою демонстрацию и кричали Сакартвело! Сакартвело! Какой-то уже фанатизм в них проявлялся, и совершенно, абсолютно другие эти люди были, когда они возвращались, и вместе мы работали, и точно также нас не грузин – я, не смотря на то, что бабушка у меня грузинка была, но она замуж вышла за русского офицера и в очень юном возрасте и все время проводила всю жизнь в русской среде – практически в семье русского языка не знали. И так как мама вышла замуж тоже за русского офицера, в военных русских городках жили – превалировала везде русская речь. Грузинский – минимум, минимум знала и считалась для всех я русской. И слушать, что вот эти русские пришли, сели на шею, ножки свесили, дышат нашим воздухом: это все было очень тягостно. И тут же выручали, помогали. Тяжелое время было: продуктов не хватало, хлеба не хватало, всего не хватало, все это пропало. Эти же самые грузины выручали и поддерживали – если бы не соседи, не знаю, как бы мы выживали. Там очень сильно развита помощь, просто чисто человеческая между собой. Я Грузии, грузинам очень за это благодарна. Среди них прожила всю жизнь и проработала 30 лет – кроме хорошего я сказать ничего не могу. А когда национальный вопрос поднимается, вы знаете, уже в таком порядке национальном чисто, то тут между любыми нациями ничего хорошего не происходит.
В связи с этим очень многие стали уезжать – хоть Гамсахурдия потом выгнали, и все, но все пошло по-другому, и они между собой начали воевать и центр города разбомбили: жить стало чисто материально тяжело, невыносимо. Так получилось, дети мои разъехались, и я осталась одна в Грузии – в Тбилиси. Так как Грузия отделилась, и с Россией еще тем более отношение всем известные (недружеские стали), то помогать из России мне мои дети не могли (у меня два сына). Я осталась в очень тяжелой ситуации.
А иммигрировала сюда по причине той, что мой младший сын женился на еврейской девочке. А еврейский вопрос это тоже, углубляться не буду – он всем известен. И их близкие родственники выехали в Америку гораздо раньше, еще в первый поток иммиграции (я не имею ввиду революционный поток, а уже в наше время). Так как в России тоже была не лучше обстановка, ну и отношения тоже – там свой русский поднялся национальный вопрос для нас для всех неприятный (хоть мы русскими считаемся [смеется], мы не сторонники), то сделали моей невестке [приглашение] – бабушка сделала нам вызов, и мы, с младшим сыном, с его семьей, с внуками моими, и меня тоже из Грузии вытащили, и мы приехали сюда в Америку.
ММ – Как жилось в Америке первое время?
ТП – Первое время очень тяжело было. Почему? Потому что так получилось, что нам продавать нечего было. Из Грузии я выехала с двумя сумками только. В то время даже… — Благодаря помощи этих же самих грузин, моих знакомых хороших, которые достали мне билет на самолет – это было в то время практически невозможно; топлива не хватало, самолетов летало мало. Соответственно нужно было не знаю каким образом достать туда самолет; мне очень помогли.
ММ – Это в каком году было?
ТП – Это было в 1994-ом году. И вот мы выбрались сюда и сюда приехали. У нас не было ни капиталов никаких, ни денег. Вещи, которые нам советовали с собой захватить [смеется], они оказались здесь не пригодные совершенно: другой образ жизни, другое все, даже одеваются здесь по-другому. И поэтому первое время и сын и невестка (невестка которая мне – я не могу ее невесткой называть: она мне дочка [смеется]) - бегали на подработки и на учебу (улучшать свой английский и профессию) – как-то приспосабливаться. А на мне оставались дети; я была их тылом. Я смотрела за детьми, отводила их в школу – здесь одних нельзя отпускать было такого возраста (девочке было девять лет, а мальчику пять с половиной). Все это ложилось на меня и, конечно, домашнее хозяйство. И я тоже записалась – пока дети были в школе, я пошла в Туро Колледж хоть немного бытовому английскому подучиться, хотя времени на это было мало. Но полностью язык я, конечно, не освоила – сходить в магазин и пообщаться.
ММ – Чем вы сейчас занимаетесь?
ТП – Сейчас? Мне уже 76 лет и здоровье уже не то (я давно на SSI) – занимаюсь своим гнездом и помогаю по мере возможности внукам. Теперь у меня еще и правнучек есть. Когда необходимость возникает, то я, как Чип и Дейл, спешу на помощь [смеется]. А дома я не скучаю, потому что я люблю что-то делать в доме: всегда и шью, и вяжу, и по дому что нужно сделать (дверцы, полочки). Все это я делаю сама, и мне это доставляет удовольствие. Потом, я очень горжусь результатом своей работы. А кроме того, я снимаю квартирку вместе с бекъярдом, в котором была только трава, дикая, неухоженная [была] и лендлорд мне сказал: «пожалуйста, делай, что хочешь, там на этом бекъярде. Что хочешь сажай, только чтобы в чистоте было». И я, не имея никогда никого отношения ни к садоводству, ни к земле (потому что жила и росла в Тбилиси – то есть на асфальте), занялась еще садоводством и довольно-таки очень приятный садик развела. Всем нравится, когда я его показываю, и все любят прийти и посидеть у меня: мои друзья, мои члены семьи. Вот таким образом я и провожу время.
ММ – Что вам показалось самым неожиданным когда вы переехали в Америку?
ТП – Так сложилась ситуация, что мы приехали сразу не в Нью-Йорк, а в Нью-Джерси: в тихое провинциальное место, где в основном «прайвет ерия», свои домики, и все. Мы там у родственников прожили дней двадцать, ничего не делая в ожидании, когда заработают документы и мы смогли бы переоформиться на НАЯНу – переехать в Нью-Йорк, потому что в Нью-Йорке для новых иммигрантов гораздо больше возможностей адаптироваться, найти какие-то курсы (языковые, профессиональные), найти работу и все остальное. За эти двадцать дней, которые мы жили в том месте нас, тоже очень много чего удивило – все было для нас странным: начиная с таких мелочей. Мы прилетели днем, а родственники наши с работы часов в восемь. Пока туда-суда, «здрасте!», «как?», «что?» уже был десятый час, и они вдруг сказали: «все, мы сейчас поедим в магазин надо отовариться на неделю», а мы на часы смотрим: «А что, уже закрыто?» «Круглосуточно». [смеется] Это нас тоже очень удивило. Мы ожидали, что все кинутся за сумками [смеется] и всякой тарой, а поехали наши родственники (нас оставили) с пустыми руками. Где-то через час, меньше они возвращаются и вызывают нас помогать разгружать.
ММ – Да.
ТП – Всем разложено по пакетикам. Для нас это было очень странно, потому что когда мы уезжали, [за] каждый пакетик надо было платить, естественно – экономили в России — бывшем Советском Союзе (то в России, в Грузии или какая-то там другая страна). Экономили буквально на всем – эти целлофановые пакетики мы мыли, сушили и [смеется] пользовались многократно, пока они не порвутся. А тут, пожалуйста, тебе прямо в магазине наложили и вручили. И они говорят: «Да, на некогда, мы рабочие люди. Нам по магазинам мотаться некогда». Так как у нас было – с работы идем на базар, идем в гастроном, стоим в очередях (что-то добыть, что-то достать). А тут они приехали; на неделю загрузились. Это нас, конечно, восхитило. Дальше, мы днем были предоставлены сами себе, все эти дни, когда документы подали и оставалось нам только ждать. Мы прогуливались по окрестностям. Там тротуаров нет – только проезжая дорога и сразу начинались частные [владения]. Мы идем по дороге (пустынная чистая дорога). Нас было двое детей и двое нас взрослых. Мы идем, обсуждаем, рассуждаем и вдруг случайно обвернулись, а за нами плетется, как мы плелись [смеется], плетется целая вереница машин. [смеется]
ММ – Да? [смеется]
ТП – Мы закрыли дорогу, и они терпеливо, ждут когда мы с этой дороги уйдем. Никто не ругается, извините, не матюгается на нас [смеется]. Мы, конечно, прижались к краю и пропустили эти машины. Это был для нас тоже один из шоков – поведение людей. В наших условиях, конечно, мы были бы награждены красивыми эпитетами. [смеется] Ну, а потом, когда мы уже перебрались в Нью-Йорк, очень было приятно (этого мы не знали) в НАЯНе… Мы приехали как настоящие беженцы – без денег, нам нечего было продавать, никаких капиталов вывозить в полном смысле слова. Мы приехали с несколькими сумками, с таким барахлом, которое оказалось здесь как раз неприемлемо. И насколько нам помогали люди, давали подходящую одежду. И знакомые [помогали], родственники у нас остались в Нью-Джерси, а в Нью-Йорке у нас никого не было. Но, люди друг другу говорили, что есть такие, которые нуждаются. Это наша иммиграция помогала, в этом плане. А в остальном, нам в эту квартиру, которую мы нашли, сняли, НАЯНа [дала] самую необходимую мебель. Пусть это было не новое, не с магазина, но очень приличное, и мы были несказанно благодарны всему этому. Потом с годами, когда дети встали на ноги, конечно, все мы обновили по своему вкусу – но в то время, это был нам подарок просто: цены не было этим подаркам. Тому, что давали фудстемпы, очень были благодарны, потому что это, конечно, большая была помощь для нашего старта, проживания. Ну, когда уже начали понемногу сами зарабатывать, первый наш вылаз был в Музей естественной истории. Было поразительно то, что мы увидели. Во-первых, как… — ну это немножечко у раньше. Мы увидели, как автобусы, где все предусмотрено для инвалидов – как их погружают, как их пристегивают: мы поняли, что здесь для инвалидов никаких ограничений нет. Потом мы увидели, что это и в театрах (все предусмотрено), мы увидели их в музеях, как инвалиды пользуются абсолютно всеми благами, которыми пользуются здравомыслящие обеспеченные люди. Мы были очень тронуты, до слез тронуты, потому что невольно мы представляли сразу параллель с нашими людьми, с нашими близкими, которые там остались – которые становясь немощными, они практически оставались в запертом пространстве своей квартиры. Это очень произвело большое впечатление. А отрицательное, конечно, впечатление это нас поразил сабвей – метро. После того подземного транспорта, который в Москве, в Тбилиси, в Ленинграде, в Киеве – во всех таких городах, где было проведено [метро] – этот Нью-Йоркский сабвей произвел на нас очень удручающее впечатление. [смеется] Но скидка на то, что зато охват колоссальный – охват народа, который может передвигаться, и такой мегаполис. Конечно, еще учитывая древность… — хотя в Лондоне, между прочим, еще более древняя, самая первая подземка, а тем не менее, в каком она состоянии чудесном. Ну такое впечатление было не очень! [смеется] Ну, уже привыкли, и рады. Не нравится то, что не регулярно работает: то часто приходит, то долго ждать. Казалось бы, в таком месте, как подземка, где должен как часы [ходить транспорт], чтобы никаких аварий не было, ничего. Бесконечные эти задержки, бесконечные ремонты, участки многие обветшалые.
ММ – Вы сказали, что вы жили в Тбилиси, и там было много разных национальностей. Но вы приехали в Нью-Йорк – здесь, конечно, тоже много [национальностей] но другой расклад.
ТП – Расклад совершено другой, конечно, другое скопление разных национальностей – более еще расширено, чем в Тбилиси. Хотя в Тбилиси уйма разных национальностей было, но столько национальностей и рас… То, что мы увидели в Америке, конечно, гораздо более обширно. Что нас тоже приятно поразило, приятно удивило, это то, что на улице, в быту, все (на первый взгляд это малообразованные люди), а, тем не менее, все настолько вежливые, настолько доброжелательные: когда какие-то столкновения бывали невольные на улице – в толкучке, когда садишься в загруженный транспорт, и уходишь и невольно кого-то заденешь, кому-то наступишь на ногу, и этот пострадавший поворачивается и говорит: «I am sorry», [смеется] вместо того, чтоб тебя обругать и сказать: «Куда смотришь! Глаза открой шире! Куда прешь?» и тебя отталкивают и расталкивают, лишь бы первому влезть. После этого, то, что мы увидели, нас это тоже очень приятно поразило. Отсутствие толкотни в очередях там, где очередь… — Все равно настолько цивилизованно, люди спокойно стоят, не давят друг на друга: все идет очень культурно.
ММ – Даже в Нью-Йорке?
ТП – Даже в Нью-Йорке. Ну, я не беру те моменты, когда что-то дают: когда черная пятница, когда скидки колоссальные, и люди спешат. Устраивают и давку и конкурентам своим чуть ли в глаза брызгают, чтобы захватить что-то. Ну, тут проскальзывает человеческая натура – чисто такая звериная: видимо, все произошли. [смеется] Все в своем роде звери, только с разумом. Это экстремальные ситуации. А так, я честно скажу, если я нарывалась какую-то грубость, это только от своих соотечественников.
ММ – Вы сказали, извините, что в Грузии очень развито помогать близким соседям и так далее.
ТП – Да, очень. Здесь между прочем люди как-то живут более обособленно. Между прочем, с нечто подобным я столкнулась в Москве. Там более замкнуты люди, в своих квартирах живут. Я, когда была в гостях у родственников в Москве, мы сидим, и с их подъезда (сидели на скамеечке) выносят хоронить человека. Я спросила: «а кто это тут у вас умер?» А мне [сказали]: «Не знаем. Это то ли на девятом, то ли на восьмом этаже старик жил». Никто ничего не сумел вразумительного сказать – те, которые рядом сидели у со мной на скамейке около этого подъезда. В Грузии это совершенно не так: если только что-то случилось, весь подъезд, и не только подъезд и соседние подъезды, они сразу деньги собирают и помогают. А, не дай бог, человек умер, организуют поминки. Национальна принята эта процедура, и все соседи будут стоять у плиты, и накрывать столы, и оберегать пострадавшею семью, которая находится в горе, и помогать. Потом и приберут, и уберут. Вот этим я восхищаюсь. Каждая нация, каждая страна, каждая раса, она имеет свои традиции. Тот народ к своим привык, а мы, когда попадаем чужую среду, мы невольно начинаем взвешивать – а что лучше, а что хуже сравнивать. Но всегда что-то находится лучшее там и что-то лучшее здесь; что-то худшее там, что-то худшее здесь. Что поделаешь? А, тем не менее, мне приходилось общаться и подрабатывать в свое время и у наших людей, и у американцев, я бы предпочитала, конечно, у чисто американских людей работать. Я имею ввиду не всех, абсолютно не всех. Но я сталкивалась с очень неприятными моментами – то, что американцы никогда себе не позволяют. Тем не менее, среди наших у нас очень много друзей, которые в первую очередь нашлись в первые дни нашей иммиграции, которые также бултыхались, как не умеющий плавать, которого бросили в воду и спасайся как можешь. [смеется] Вот эти общие бултыхания в социальных организациях, которые старались нам помочь, находились единомышленники и знакомились – друзья они остаются друзьями и по сей день. Ну и новых тоже приобрели, [и] приобрела я лично: познакомилась с семьями, которых я очень уважаю, люблю. С моей стороны, если вдруг что-то, моя помощь нужна будет, я со всей душой помогу им, потому что я чувствую то же взаимно.
ММ – У вас есть на что-то ностальгия?
ТП – Ностальгия есть, конечно, по своему родному городу: мне так хочется пройти по своей улице. Но я знаю, что я уже никого не увижу, потому что многие раньше меня уже эмигрировали, когда национальный вопрос вспыхнул в Грузии и когда стали между собой [воевать] — это противостояние: власть с оппозицией и так далее – не к чему хорошему не приводило. Тяжелые времена, когда хлеб давали по карточкам и даже по этим карточкам его не возможно было купить; об остальных продуктах даже и не говорю. Многие уже уехали гораздо раньше меня, некоторые позже меня, а те, которые остались моего возраста, они все уже поумирали. Если бы я там осталась в тот период, который затянулся и продолжался после моего отъезда, я сама знаю, что я бы не выжила. Те условия, которые я имела, потому что папа был военным (мы жили, я же говорила, в военном городке)… Когда были военные, они за всем следили, за постройками и все, а когда все уехали, и дома… крыши стали протекать – никому это не надо; а дом стал соответственно оседать – никому это не надо. У меня тек потолок в шести местах. Чудом штукатурка не грохнула мне на голову, обмокшая, обвалившаяся. Средств чинить абсолютно у меня не было. Квартиру я свою продала – за эти деньги я сумела переехать из Тбилиси в Москву. [смеется] Вот и все деньги, какие я выручила, а с Москвы вообще ни с какими; уже их не было у меня. И теперь когда люди, чудесные люди, купили за вот этот бесценок квартиру, потому что она в жутком состоянии была, и кроме того (я говорила прошлый раз), уезжающих и продающих было много, и поэтому цена на жилье очень пала. А уж в мою квартиру с протекавшей крышей, с облупленными стенами, и подавно. Купили [квартиру] скромные люди, потому что продавалась за скромные деньги, грузины. Я им очень благодарна, и я с ними связь поддерживаю. Хотя, по сути я с ними только познакомилась, потому что они купили мою квартиру. Они [недавно] мне предоставили съемку моей улицы, моего дома – лучше бы я этого не видела, потому что все на столько в упадок приходит. Даже центр, который (города Тбилиси) сделали красавцем – говорят бесподобный город (он и так был красивый и своеобразный, а сейчас вообще) – но это уже не мое, это не то. И создают город не только улицы, а люди. А тех людей, с которыми я жила – их там нет. Все рассеялось, как дым, как какой-то классик говорил: какой дым? В стихах есть.
ММ – Не помню.
ТП – Замахнулась на высокую поэзию – неудачно. [смеется] Так что ностальгия есть, конечно, по тем воспоминанием. Тогда была еще молодость, а сюда я приехала в таком возрасте, когда я приехала стареть. Конечно, ностальгия она очень сложная. В любом случае, возвращаться я не хочу никуда. Мне Америка дала, хотя я для нее, лично я – дети мои для нее вкалывают, работают, платят налоги и все – лично я, ничего Америке не дала. Она мне дала то, чего я не видела никогда. Там где я проработала сорок лет (у меня трудового стажа), я оказалась никому не нужной.